Лос-Анджелес

13 июня 2015

Когда мы переехали в Лос-Анджелес, то в начале жили в монастыре. Для меня это место было идеальным. Я совершал длительные прогулки по пустыне, коллекционировал камни и изучал кактусы. Мои братья были тремя и четырьмя годами младше меня. У нас были совершенно разные интересы.

Очень скоро я подружился с монахами: например, с братом Бэзилом (почти что Василием), греком, родившемся в Америке. Его родной брат был голливудским режиссёром. Я сдружился с братом Домиником, монастырским поваром. Он был настолько тучен, что собратья прозвали его «пальцы-сосиски» (название болезни, именуемой также «акромегалия», связанной с нарушением функции гипофиза – прим. пер.). В числе моих друзей-монахов был отец Хавьер, высокий чернокожий мужчина, родом из Бельгийского Конго. Все звали его «отец Конго». Другой монах, отец Вернер, был немцем. Он откуда-то знал каратэ и учил нас самообороне.

Мой отец был французским маркизом, его полное имя звучало как Алан Жиле Гаспар-Мишель де Обиньоск, но его сценический псевдоним был Майкл Аллан.

Одним из условий нашего пребывания на территории монастыря была помощь, выражавшаяся в том, что отец устраивал театральные постановки во время летних монастырских «фестивалей». По воле случая, одной из наших постановок оказалась пьеса Сэмуэла Беккета «В ожидании Годо». Мы с братьями долгими часами наблюдали репетиции. Мой брат Жан-Пьер и по сей день способен повторить наизусть целые куски пьесы.

Монахи, чтобы отметить т. н. церковные кальварии, – остановки Христа на Крёстном пути (в католической, англиканской и некоторых других церквах четырнадцать изображений крёстного пути Христа, расположенные около церкви или по дороге к ней – прим. пер.) – использовали распятия, сделанные из кусков сухого дерева отцом Янгом. Дорога вела через скалы и заросли кактусов вверх, в горы, где находилась последняя стоянка.

Среди отшельников ордена Святого Бенедикта в монастыре в Вальермо были китайцы, африканцы, европейцы, американцы и выходцы из Восточной Индии. Они жили в пустыне Мохаве в мире и гармонии, стремясь следовать учению Христа словом и примером.

Позже наша семья перебралась в Пасифик Палисейдс, богатый пригород западного Лос-Анджелеса, поскольку мой отец хотел жить поближе к студии Эн-би-си в Бербанке, где он работал.

В то время, в самый разгар вьетнамской войны, я учился в старших классах. В том году я был поздно внесён в списки учащихся. Мне сказали, что я должен выбрать языковой курс. Я ответил: «Чудесно, я хочу учить испанский». Но на курсах испанского уже не было свободных мест, поэтому я сделал выбор в пользу французского языка. Однако с французским была та же самая история. Я спросил: «А что же вы можете мне предложить?» Оказалось, лишь немецкий. Мой отец-француз ненавидел всё немецкое. Я отказался, и тогда мне предложили изучать русский.

Моя преподавательница русского была самой классной учительницей в нашей школе. Я выучил кириллицу и до сих пор могу читать на русском. Но самое лучшее, что я обрёл благодаря курсам русского языка, была Таша. Таша (Наташа) Вандербург была моей первой любовью… Мы встречались на занятиях по русскому, и я помогал ей выполнять домашние задания. Наташа была хрупкая, голубоглазая, длинноволосая блондинка.

Она носила белую мексиканскую блузку из хлопка, украшенную цветами – такой «прикид» был популярен в те времена среди хиппи. Мы говорили друг с другом по-русски, и однажды я пригласил её в кино – показывали «Войну и мiр» на русском.

Мы восхищались Толстым и все летние каникулы провели на пляже, читая «Войну и мiр».

Эскалация вьетнамской войны продолжалась, и мы вместе ходили на демонстрации, посещали концерты Пита Сигера (знаменитый американский фолк-певец, общественный активист. Сигер считается ключевой фигурой в возрождении народной музыки в США в середине XX века и в появлении музыки протеста – прим. пер.), слушали Боба Дилана и Джоану Баэз.

Я, философ от рождения, начал глубоко погружаться в идеи Толстого. Я увидел, что на заключительном этапе своей жизни Толстой отказался от славы «великого русского писателя», стал вегетарианцем и прочитал «Бхагавад-гиту». Он даже основал общину, жизнь которой строилась на его собственном учении.

Толстой вёл переписку с Ганди, и его произведения повлияли на движение ненасилия Ганди. Толстой чувствовал, что сущность христианства заключена в Евангелиях, в словах самого Христа. На первом месте для него стояла Нагорная проповедь Христа, «Блаженны нищие. духом.».

Чем больше я читал Толстого, тем больше мне импонировало его учение. Я прочитал также автобиографию Ганди и увидел, что некоторые ключевые идеи Ганди заимствовал у Толстого.

Другим любимцем нашего поколения, наряду с Ганди и Толстым, был Генри Дэвид Торо. Торо писал о «простой жизни и благородном мышлении», образцом чего служила его собственная жизнь на берегу Уолденского пруда. Там он жил 1845 – 1847 годах, после того, как проникся трансценденталистскими идеями Эмерсона и решил поставить эксперимент по изоляции от общества и сосредоточении на самом себе и своих нуждах. Дэвид Торо самостоятельно построил хижину и обеспечивал себя всем необходимым. Позднее в 1854 году свои впечатления писатель опубликовал в книге «Уолден, или Жизнь в лесу».

«Я ушел в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то от нее научиться, чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе не жил. Я не хотел жить подделками вместо жизни – она слишком драгоценна для этого; не хотел я и самоотречения, если в нем не будет крайней необходимости. Я хотел погрузиться в самую суть жизни и добраться до ее сердцевины, хотел жить со спартанской простотой, изгнав из жизни все, что не является настоящей жизнью, сделать в ней широкий прокос, чисто снять с нее стружку, загнать жизнь в угол и свести ее к простейшим ее формам..».

― Генри Дэвид Торо, «Уолден, или Жизнь в лесу»

Одна из его книг носит название «Гражданское неповиновение»; в ней он утверждает, что люди должны следовать, прежде всего, своей совести и отказываться повиноваться несправедливым законам.

«Большинство людей ведут свою жизнь в тихом отчаянии и сходят в могилу с песней, всё ещё звучащей в их груди».

― Генри Дэвид Торо, «Гражданское неповиновение и другие эссе»

Вьетнамская война воспринималась в свете Второй мировой войны. У всех в памяти были свежи тиранические законы Гитлера. Доводы Торо представлялись очень здравыми. Многие представители моего поколения восхищались им. В то время, как пост-индустриальная цивилизация начинала массированное уничтожение окружающей среды, идея «возвращения к земле» казалась нам привлекательной.

Читая Торо, я обнаружил, что он был большим поклонником Упанишад и Бхагавад-гиты. Во время своего пребывания на берега Уолдена, однажды, когда ему привезли связку книг, и он впервые прочитал Гиту, Торо заметил: «По утрам я купаю свой разум в потрясающей, космических масштабов философии Бхагавад-гиты, по сравнению с которой наш современный мир и его литература – нечто ничтожное и тривиальное».

И тут я увидел точу соприкосновения этих великих мыслителей – Ганди и Торо. По словам Ганди,

"Когда меня охватывают сомнения, когда разочарования следуют одно за другим, и не видно луча надежды на горизонте, я обращаюсь к " Бхагавад-Гите " и нахожу стих, приносящий успокоение. Я сразу же начинаю улыбаться, забывая о переполнявшей меня печали. Те, кто размышляют над "Гитой", постоянно черпают в ней радость и открывают в ней новый смысл."

– Моханодас К. Ганди

Бхагавад-гита. Именно эта книга объединяла Ганди и Толстого. «Где бы достать экземпляр», – задался я вопросом.

Я был наивным подростком, не уверенным в себе. Пророк в корне изменил эту ситуацию. Я всегда был интровертом, живущим в собственном маленьком мирке. Но путешествие в Мексику изменило меня безвозвратно.